"Неделя". Тысяча с лишним слов и много авторского бреда.День первый Непередаваемо тоскливо – каждое утро видеть вокруг себя одни и те же серые стены; желая услышать хоть что-то, напрягать слух изо всех сил; знать, что все равно ничего не изменится. Как долго продержат ее здесь? Улита не знает, но ей и не нужно это знать. Жизнь – точнее, существование – оборвется в любой момент. Тогда, когда прикажет подлый горбун, чудом оказавшийся на троне мрака, когда он взмахнет маленькой потной ручкой, привыкшей держать усыпанный драгоценными камнями скипетр. Главное – помнить, что в любом случае погибнешь. Ведьма Улита не боится смерти: проклятая собственной матерью, она уже умерла однажды, и спасло ее лишь чудо. Только на сей раз не будет никаких чудес, и на помощь никто не придет. День кажется бесконечным – Улита и рада бы посмотреть, что там, за окном, да не может. Потому, что в тесных и душных темницах Тартара не бывает никаких окон. Здесь само понятие «свобода» зачеркивают много-много раз, чтобы на его месте осталось только чернильное пятно. Здесь – другой мир.
День второй Стражи мрака приходят именно тогда, когда их не хочешь видеть: Улита, например, встречается с ними во сне. С гордым Хоорсом, павшим от руки Арея; с жеманным Вильгельмом Завоевателем, поднявшимся на удивление высоко; с ненавистным – чувства мечника передались и его секретарше – оборотнем Яраатом. Они говорят с ней. Они говорят о том, как она глупа – тигрица, угодившая в капкан и дожидающаяся своего смертного часа. Хор голосов в голове Улиты не смолкает ни на минуту: во сне она до крови кусает губы, сучит кулаками, жалея, что ее любимую рапиру отобрали. И только потом – наслушавшись бредней – Улита просыпается, одним рывком поднимаясь с каменного пола. Ей даже самый захудалый тюфяк и то не дали, понадеявшись, что холод сломит ведьму гораздо быстрее, чем она думает. Наивные, кривит губы Улита. Наивные. Голоса стихли – вернутся ли, как только она заснет? Сумеют ли свести ее с ума? Сломают ли? Да черта с два. Пусть Лигул кусает себе локти от злости – уж горбунок-то дотянется, будь он неладен!.. Пусть задыхается от бессильного гнева, не решаясь оборвать жизнь секретарши Арея. Барон мрака умеет мстить за тех, кто ему дорог. А Улита ему – дорога. По крайней мере, она всегда надеялась на это.
День третий Воспоминания нахлынули неожиданно – Улита сосредоточенно жевала почти засохший кусок хлеба, когда в голове снова зазвучал голос. Смех Дафны – как звон маленьких серебряных колокольчиков. Ведьма улыбнулась, подумав о том, что светлая давно стала своей в резиденции мрака. И бывает же такое!.. Когда же ты, Дафна, снова засмеешься наяву, бегая по приемной за своим чудаковатым котом? Когда же она, Улита, снова сядет за дубовый стол, возьмется за очередную пухлую папку с отчетами комиссионеров? Едва ли это когда-то случится. Из темниц Тартара выходят крайне редко – и ведьма, чье существование бесит Лигула до крайности, явно не станет исключением. Смех стих так же внезапно, как и зазвучал – а тишина принялась невыносимо давить, будто поставила перед собой цель: расплющить в лепешку эту наглую девку, расплющить немедленно. Ни шанса на спасение не оставить. Улита с трудом растянула покрытые кровавой коркой губы в вымученной улыбке. Если может еще биться с тишиной, значит – жива. Пока жива. И должна бороться за свою жизнь, пусть и кажущуюся кому-то ничтожной. Бороться, царапать стены. Бороться, стискивать зубы и не кричать. Бороться...
День четвертый Они пришли – на сей раз не голоса, а стражи из окружения Лигула. Двое, высокий и низкий. Как Винтик и Шпунтик, фыркнула Улита насмешливо. - Слушай, ведьма. Высокий говорил сухо, отрывисто. Имени его она не знала – да и не собиралась спрашивать. Без пяти минут мертвецу ни к чему чужие имена. Уносить с собой в бездну? Так там и без этого имен достаточно. - Слушать – что? – спросила Улита немного хрипло. Улыбнулась через силу. - Арей мертв! – отчеканил низкий, чуть качнулся, не выдержав давящей тишины. И ему магия темницы Тартара не по нраву. Высокий укоризненно глянул на него – и сразу же отвернулся. - Ты не торопился бы, Рур. Такие новости сообщают по-другому... Слушай, ведьма: мечник Арей, барон мрака, схвачен и казнен. Дарх его разбит, а эйдосы поделены меж теми, кто способствовал его поимке. Перед глазами Улиты замелькали разноцветные пятна. Они смеялись – и ей внезапно захотелось смеяться тоже. Хохотать до хрипоты. - Я вам не верю, - выдавила она с трудом. - Поверь, ведьма, - пожал плечами низкий. – Эту прекрасную новость мы отложили бы на потом, да Лигул приказал не затягивать! И – рассмеялся. Наяву. Да только Улита им все равно не поверила – ни единому слову, ни единому вздоху, даже до смеха издевательского ей дела не было. Она знала: Арею рано умирать.
День пятый Она знала – однако слова высокого и низкого все равно врезались в память, точно их выжгли раскаленным железом на светлой коже. Увидев этих прихлебал Лигула всего однажды, Улита уже ненавидела их. И свое бессилие ненавидела. Арей, думала ведьма, сейчас наверняка обругал бы ее: не к лицу ученице первого мечника мрака опускать руки. Он велел не сдаваться, что бы ни случилось. «Эти шакалы, - сказал он на прощание, - будут и тебя преследовать. Не боишься?» И – сощурился. «Не боюсь», - выпрямилась Улита. Ее грудную клетку изнутри разрывало что-то горячее, смертельно опасное – ведьма так и не поняла, что именно, да и не пыталась понять. Не до того было. Теперь времени навалом, но планы – другие. Выжить любой ценой, чтобы учитель не стыдился своей ученицы. Нанести смертельный удар треклятому горбуну. И не дать какому-нибудь шустрому карьеристу посадить на трон мрака Мефодия Буслаева. Мальчишка ни за что не должен попасть в этот гадюшник, где ему в любую минуту вонзят кинжал под лопатку. Планов так много... А времени – Улита так думала поначалу – навалом. Она ошибалась.
День шестой Улите чудились шаги за дверью – казалось, вот-вот в камеру войдет мерзко улыбающийся горбун. Потрет потные ручонки, взглянет на нее с деланным сочувствием и скажет: «Жаль, милочка, жаль... Но ничего не поделаешь!» Только чудились, понимала она минуту спустя и успокаивалась, в изнеможении сползая вдоль стены. Значит, можно прожить еще день, столь великодушно подаренный секретарше Арея главой Канцелярии мрака. Глава из Лигула, надо сказать – смех один. Но сидит же как-то на троне, слишком высоком для него, болтает ножонками, смотрит на всех сверху вниз... Тошнит от одного его вида. Да еще эти голоса в голове – снова расшумелись, злорадствуют, издеваются. Смерти желают, не иначе. Только Улита не сдастся, что ей какие-то там голоса, если за стенами темницы судьба мрака и света решается? Сущий пустяк... «Замолчите!» - зло думает она. А голоса – отвечают. Шепчут прерывисто, шипят, одну и ту же фразу на разные лады повторяют, стремясь побольнее задеть. «Ни за что».
День седьмой Когда к Улите действительно приходит горбун Лигул, она, обессилевшая и измотанная, думает сперва, что это кто-то из старых знакомых – высокий или низкий. - Пошел вон! – выплевывает она с неожиданной злостью, поднимаясь с пола, и тогда их с горбуном взгляды встречаются. – А, это вы... - Верно, - улыбается он, еще более мерзкий, чем обычно. – Это действительно я... Признаться, удивлен, что ты еще не сошла с ума – это одна из проклятых камер. Те, кого заключают здесь, обычно умирают за два-три дня. Ты молодец, ведьма. И похвала из его уст тоже звучит мерзко, ухмыляется Улита, становясь напротив Лигула. Хочешь мою жизнь, горбунок? Отбирай. - Ты знаешь, зачем я пришел, - глава Канцелярии мрака не спрашивает, а утверждает. – И знаешь, что тебя ждет. - Знаю, - пожимает она плечами. Улита хочет кинуться на него – но, взглянув на лезвие его кривого кинжала, неожиданно падает, точно подкошенная. Непростое лезвие непростого кинжала – и как только она не учла этого!.. - Я передам Арею, что тебя больше нет, - спокойно говорит горбун. Улита слышит – Арей жив. Связаться бы с ним мысленно – но не пробьется, не сумеет. «Арей! Барон, шеф, учитель!..» Лигул заносит кинжал – она смотрит, не отрываясь, хотя раньше взглянуть в лицо собственной смерти ни за что не решилась бы. «Друг...» - вымученное, выстраданное, выношенное под сердцем – так и остается непроизнесенным.
Тяжело и грустно. Затягивает. Правда затягивает.